Сын спросил меня: "Что такое Победа?" Захотел узнать о той войне. Как объяснить ему — мне, не воевавшему? На каком примере? У нас у Вечного Огня расхаживают полицаи, а поле древней битвы застроено коттеджами. И я повез сына в Белоруссию. Там она осталась, Победа. Не изъята из ландшафта, не вытравлена из жизни. Там ты ходишь стопами по истории, полной горя и триумфов. Там и сегодня люди своим трудом, своим стоянием ежедневно утверждают Победу.
Что такое религия Победы? Это наша вера и смысл жизни. Это наш стержень — вынь его, и нет никакого русского народа. Это молчаливое согласие миллионов, которым не нужны слова и жесты, чтобы, стоя у древней крепостной стены или взорванного дота, переглянувшись одним взором, ощутить единое, общее для всех нас родное чувство.
Мы неслись сквозь русскую разруху; по сторонам Старой Смоленской дороги стояли остовы погибшей советской цивилизации: руины заводов, коровников, домов культуры, станций мтс. В их изъеденных временем колоннадах угадывалась грация Парфенона. Сын спросил: "Это с войны?" Я кивнул: с войны. И сейчас — война. Враг у стен Кремля. Оккупация, деградация, смерть. Победа кажется невозможной. Что способно выхватить целый народ из червивой гибельной пасти? Какое чудо должно произойти?
Победа 45-го была чудесна — свершилось невозможное, немыслимое логически-расчетливым умом: мы одолели всесокрушающую общеевропейскую машину вермахта. Верили, надеялись? Еще бы. Но Победа казалась реальной будто бы в ином каком-то мире: требовалось перемолоть весь беспорядок вещей, восставший против нас. Мир сгибала, давила, корежила гибельная сила — и нужно было выправить его, излечить, расправить. Требовалось чудесное вмешательство в гибнущую реальность — и оно произошло. Русский народ принес такую жертву, после которой миру оставалось лишь воскреснуть вновь. Мы были кроваво-красными тельцами Истории, залатавшими зияющую рану. Через русских раз за разом в мир приходит спасение.
Истра, Вязьма, Смоленск, Витебск, Полоцк… То ли поступь победы, то ли версты беды. На братских могилах годы гибели — 1941-й и 1944-й — перемешаны: русские кости с русскими костями. В одну сторону — "бесконечные злые дожди", в обратную — "расцветали яблони и груши". Под Полоцком, на веселых пригорках, на беременных железом холмах, в сдавленных от вспученной почвы окопах сын проводил мыском по песку и находил то гильзу, то осколок снаряда. Целился из разорванной амбразуры в западный берег — и вдруг падал ниц, точно уклоняясь от шквального огня.
Победа бесценна. Заплатить за неё можно любую цену. Она искупает все жертвы. "Воевать до последнего русского" — это не издевательство, а тотальная необходимость. Потому что поражение и плен для русских страшнее смерти. Потому что в поражении и плену русский перестает быть русским. А если ты был кем-то, а теперь никто, то и жить не стоит. Если утрачен смысл, ради которого нужно рожать детей, то не все ли равно подыхать?
Мы ехали в край, где погиб каждый четвертый. Раз-два-три — четыре. Раз-два-три — четыре. Чтобы понять это, мы играли в злую игру: вычеркивали из уличных толп каждого четвертого, не различая — ребенка в коляске, полногрудую девицу, атлетично сложенного мужчину, сгорбленного старика… В Хатыни глубокий дед беспокойно плакал на наших глазах, будто моля о прощении, а сверстники сына, в форме, с выправкой, отдавали нам салют, улыбаясь безмятежно.
Всякая русская Победа метафизична. Это всегда одоление Зла, Тьмы, Смерти. Любой враг — супостат, исчадье ада. Любой враг жаждет стереть нас с лица земли — для того он и приходит на нашу землю, прется по Старой Смоленской дороге, будто маслом ему тут намазано. Всякая русская война идет не ради рынков или проливов, а потому, что, не победив, мы впустим в мир грех и мрак смертельный. Одолевая эту мерзость, мы участвуем в божьем замысле обустройства бытия. Победа придает всему Русскому бытию вертикальное измерение, и оно упирается вершиной в небо.
На линии Сталина, среди брустверов и капониров, всматриваясь в открывшуюся даль, в поля, ленту шоссе, сын учился понимать, что значит священное желание ни за что не отдавать чужим такую красивую землю. Окопы, плацы, высоты этого громадного историко-культурного комплекса были заполонены белорусскими детьми. Они облепили военную технику — от сорокапяток до С-300, — свезенную сюда со всей республики. В мельтешении детских курточек, в муравейнике юных тел сквозила такая любовь, которую невозможно привить ленточками, обвязанными вокруг зеркала заднего вида "Мицубиси Паджеро", купленного в кредит под 26 процентов годовых. Сын потребовал зарядить "калаш" и пальнул из него в мишень, не страшась грохота. Рядом немец-турист, потянувшись к MP44, потребовал наушники.
Победа 45-го сегодня означает для нас восстановление попранных имен и понятий. Она светит, и ошибиться в пути невозможно. Неправы те, кто считает, что мир разноцветен. На самом деле, есть только черное и белое — особенно на войне. Есть присяга и приказ, вот и всё. В московских гостиных можно долго, муторно рассуждать о том, что следует вникнуть в душу власовца, разобраться в душевной организации предателя, не рубить с плеча голову коллаборациониста… А у стен Брестской крепости всё гораздо проще. Здесь — наши, там — враги, и если ты оказался там — ты чужой. Судьба заставила? Значит, не судьба.
Стоишь, читаешь на деревенском обелиске: "Агафонов Д. А., Агафонов И. А., Агафонов, М. А., Агафонов П. А., Агафонов Ф. А…" — и перед тобой разворачивается вселенская история борьбы добра со злом. Глядишь на Парад в Минске — он был, как солнце, искренний и щедрый — вот ты уже и причастился. Всматриваешься в "иконостас" на груди старика — и лики на орденах и медалях для тебя подобны образам святых угодников.
Святые религии Победы — это герои войны: советские, красные, всякие. Они столь же святы, как и христианские мученики, потому что головы сложили за одно и то же. Храмы религии Победы — памятники в каждом селе и Вечные огни на площадях городов. Службы — парады. Священство — ветераны. Двунадесятые праздники — даты взятия вражеских столиц. Драгоценные книги — скрижали с именами павших. Акафисты — песни войны. Ну а тризны — они и есть тризны.
Чтобы вынести Ленина прочь из России, нужно разрушить Саяно-Шушенскую ГЭС. Чтобы лишить народ Сталина, требуется изничтожить каждый восстановленный после войны город. Светлый, привольно раскинувшийся Минск — это Сталин. Стертый с лица земли, заново отстроенный как город-сад, город новой благодатной жизни, в котором суждено жить народу-победителю. Проспекты и скверы легли на истерзанную землю, словно пластырь на рубец от войны. Запечатали дух разрушения, раскрасили в цвета гарь от боев. И стали жить-поживать — до следующей беды.
Религия Победы объединяет эпохи и народы, времена и пространства. Каждая русская верста на запад пропахана колесами сразу нескольких войн. Щербатая крепостная стена, выдержавшая за пять веков пять осад, сильнее, чем списки династий, скрепляет русскую историю. Та великая Победа 45-го стала возможной благодаря невиданному сплаву людей, энергий, надежд сотен миллионов. Порыв к ней объединил Жукова и Деникина, работягу и профессора, зэка и конвоира, русского и грузина. Благодаря ей случился синтез всего общества — синтеза этого хватило на полвека.
У стен Смоленска сын читал на мемориальных досках названия полков и дивизий, оборонявших город в 1812-м и штурмовавших его в 1944-м — и восторженно произносил название древней башни, сдержавшей на год поляков, — "Громовая!" На Соловьевой переправе советский монумент соседствовал с церковью в память героев первой Отечественной — и не враждовали звезда с крестом. В Витебске осколки от немецкой авиабомбы по-прежнему уродуют стелу с двуглавым орлом. Под Молодечно воздух, кажется, до сих пор пропитан газами Первой мировой и гарью июня 41-го.
Победа — сколько бы предательств ее памяти ни произошло — до сих пор оберегает нас, наше место в мире, наше право на будущее. Отрицание Победы, Сталина, роли коммунистов — это отрицание нынешних границ России, ее атомного оружия, ее места в Совбезе ООН. Но каждый век нужно заново доказывать право на Победу. И она снова случится — даже сегодня, даже в кромешной тьме. Русская Победа неизбежна!
Сегодня в Белоруссии царит уныние. Жить стало тяжело. Хуже всего — страх неизвестности: что случится завтра, как кормить детей, что нас всех ждет? Белорусы клянут власть; стиснув зубы, они упорно карабкаются к жизни. Как и мы — но им проще: в Белоруссии нет Чубайса и Федотова, Абрамовича и Сванидзе. Их могут прижать к стенке цены на топливо — но никто не бьет их наотмашь десталинизацией. Победа остается с ними, никто ее не отбирает. И оттого — белорусские поля распаханы, дороги идеально ровны, заводы работают, а улицы чисты.
Дожди сменились праздничным солнцем. В яркий день 9 Мая твердо верилось, что смерти нет. Мой сын вернулся из Белоруссии взрослее. Я спросил его: "Что такое Победа?" И он ответил: "Это когда все становится по справедливости". И добавил: "Надо брать оружие и наводить порядок, бить плохих и спасать хороших. Кому ж еще этим заниматься, как не нам?"
Денис Тукмаков
Источник: zavtra.ru
|