 "Встреча В.И. Ленина с И.В. Сталиным в Таммерфорсе (1905 г.)". Картина худ. И. Вепхвадзе
«Впервые я познакомился с Лениным в 1903 г. Правда, это знакомство было не личное, а заочное, в порядке переписки. Но оно оставило во мне неизгладимое впечатление, которое не покидало меня за все время моей работы в партии. Я находился тогда в Сибири, в ссылке. Знакомство с революционной деятельностью Ленина с конца 90‑х годов и особенно после 1901 года, после издания «Искры», привело меня к убеждению, что мы имеем в лице Ленина человека необыкновенного. Он не был тогда в моих глазах простым руководителем партии, он был ее фактическим создателем, ибо он один понимал внутреннюю сущность и неотложные нужды нашей партии. Когда я сравнивал его с остальными руководителями нашей партии, мне все время казалось, что соратники Ленина – Плеханов, Мартов, Аксельрод и другие – стоят ниже Ленина целой головой, что Ленин в сравнении с ними не просто один из руководителей, а руководитель высшего типа, горный орел, не знающий страха в борьбе и смело ведущий вперед партию по неизведанным путям русского революционного движения. Это впечатление так глубоко запало мне в душу, что я почувствовал необходимость написать о нем одному своему близкому другу; находящемуся тогда в эмиграции, требуя от него отзыва. Через несколько времени, будучи уже в ссылке в Сибири, – это было в конце 1903 года, – я получил восторженный ответ от моего друга и простое, но глубоко содержательное письмо Ленина, которого, как оказалось, познакомил мой друг с моим письмом. Письмецо Ленина было сравнительно небольшое, но оно давало смелую, бесстрашную критику практики нашей партии и замечательно ясное и сжатое изложение всего плана работы партии на ближайший период».
«По привычке старого подпольщика» Сталин счел своим долгом сжечь письмо Ленина и впоследствии никогда не мог себе этого простить. Но коротенькое письмо с предельной ясностью показало 24‑летнему бойцу и его революционный долг, и того человека, который воплощал в себе этот долг с величайшей отчетливостью, авторитетом и блеском. По словам Сталина, именно с тех пор он узнал Ленина как следует. Но вот:
«Впервые я встретился с Лениным в декабре 1905 г на конференции большевиков в Таммерфорсе (в Финляндии). Я надеялся увидеть горного орла нашей партии, великого человека, великого не только политически, но, если угодно, и физически, ибо Ленин рисовался в моем воображении в виде великана, статного и представительного. Каково же было мое разочарование, когда я увидел самого обыкновенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкновенных смертных.
Принято, что „великий человек“ обычно должен запаздывать на собрания, с тем, чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления, причем перед появлением великого человека члены собрания предупреждают: „тсс … тише … он идет“. Эта обрядность казалась мне не лишней, ибо она импонирует, внушает уважение. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше делегатов и, забившись где‑то в углу, по‑простецки ведет беседу, самую обыкновенную беседу с самыми обыкновенными делегатами конференции. Не скрою, что это показалось мне тогда некоторым нарушением некоторых необходимых правил.
Только впоследствии я понял, что эта простота и скромность Ленина, это стремление остаться незаметным или, во всяком случае, не бросаться в глаза и не подчеркивать свое высокое положение, – эта черта представляет одну из самых сильных сторон Ленина, как нового вождя новых масс, простых и обыкновенных масс глубочайших „низов“ человечества».
… Так на дальнем севере, на противоположном Грузии конце огромной России, молодой революционер, чье поле действия уже выходило за пределы Кавказа, нашел впервые контакт с тем человеком, которого одна из его учениц, Лебедева, очертила единственной фразой: Он был прост, всем доступен – и так велик!
Все это происходило накануне русской революции 1905 года. Провал русско‑японской войны заставил революцию разразиться преждевременно, как бы случайно. Эта первая революция окончилась поражением и разгромом, однако она прошла недаром: то был пролог. За ним последовали чудовищные репрессии, – но он послужил великим уроком на будущее.
Впоследствии Сталин объяснил, что революция 1905 года имела бы совсем другой исход, если бы русские меньшевики, – они имели тогда в рабочем классе внушительную организацию и могли взять руководство событиями в свои руки, – не передали этого руководства буржуазии. Они базировались на том, что Ленин и большевики называли меньшевистской «схемой», – на отвлеченной теории, по которой русская революция должна была быть буржуазной, так что пролетариату оставалось играть в ней лишь роль «крайней оппозиции слева». Меньшевики занимались всей этой казуистикой в момент, когда надо было с головой броситься в бой и согреть теорию революционными лозунгами, способными зажечь рабочих. Это и явилось причиной (или, по крайней мере, одною из причин) того, что великое восстание 1905 года сорвалось; «легальные» марксисты недаром много потрудились (особенно в области литературы), пытаясь заставить рабочих сделать своими руками буржуазную революцию.
Один латинский поэт сказал: кто начал дело, тот уже наполовину закончил его. Но с не меньшей долей справедливости можно, наоборот, утверждать, что сделать дело до половины – значит ничего не сделать. Вся цепь великих народных движений, развертывающаяся в веках, показывает, что там, где пролетариат не берет в свои рука все, он не получает ничего.
Страшная лавина репрессий. Преследования, расширяясь и расширяясь, охватили всю страну. Достаточно отметить, что с 1905 по 1909 год число политических арестов поднялось в России с 85 000 до 200 000 в год. Полицейские репрессии усугублялись кровавыми черносотенными погромами. По всей стране свирепствовал «Союз русского народа» – сброд взбесившихся монархистов, провокаторов и бандитов.
Одновременно с трусливым и жестоким преследованием всех участников революции 1905 года в реакционной России появилась где‑то поверх действительности пародия на демократию. Видимость конституции, подобие парламента, призрак либерализма. С тех пор история дала немало подобных гигантских социальных карикатур (она дает их и поныне).
Тупой и бестолковый царь, рабски покорный царице (эта дама ненавидела свободу других людей и хотела полностью искоренить крамолу на святой Руси), игрушка в руках попов и знахарей, – в минуты отрезвления был зверем: «Никого не оправдывать!», «главное, чтобы меня не просили о помиловании!» – заявил после 1905 года всероссийский коронованный тюремщик, вешатель и организатор уличных расстрелов, несущий, сверх того, личную ответственность за русско‑японскую войну. Ведь война эта разыгралась из‑за маньчжурских концессий, в которых он был денежно заинтересован.
А вокруг царя и под царем – государство: министры, главная забота которых была в том, чтобы топить трудящихся в грязном невежестве, избивать народ, душить стремления пролетариата; держать крестьян в еще более страшной нищете, чем до отмены крепостного права; покровительствовать оскорбляющим общественную нравственность чудотворцам – интимным советникам придворных дам; оставлять безнаказанными измеряемые астрономическими цифрами хищения чиновников всех мастей и злодейства пьяных монархических убийц из «Союза русского народа», организаторов погромов (отрасль, процветавшая не в пример всем другим).
В стране имелись очень хилые и бесхребетные конституционные партии, – «демократичность» их программы являлась прививкой против социализма. Эти партии, – как партия кадетов или октябристов[2], – могли казаться розовыми только черносотенцам. С величайшим терпением и почтительностью ждали они, чтобы буржуазная революция преподнесла им власть над государством.
После подъема и спада революции 1905 года организация большевиков непоколебимо продолжала работу. Только большевики не потеряли головы, ибо только они не потеряли веры. «Они учитывали грядущий подъем масс».
В 1906 году в Стокгольме – съезд, куда от большевистской части тифлисской организации едет, под именем Ивановича, Сталин.
На этом съезде Ленин дал бой меньшевикам. Их была тут целая блестящая фаланга: Плеханов, Аксельрод, Мартов. Со всей неумолимой, напористой и сокрушающей ясностью Ленин пункт за пунктом разгромил их аргументацию.
Ленин вовсе не был оратором в обычном смысле слова. Он не произносил речей, – он просто говорил с аудиторией. Если не считать некоторых отдельных моментов (например, в октябрьские дни), – моментов, когда надо было вызывать непосредственные массовые взрывы, когда неизбежно приходилось проявлять бешеную силу, чтобы овладевать всемогущим людским прибоем, – Ленин говорил почти без жестов. На съезде можно было отметить его сдержанность и даже «суховатость». Он стремился только к тому, чтобы убедить своих слушателей, внедрить в их сознание свои мысли – не формой, а существом, не жестикуляцией и словесной игрой, а ясностью и весомостью содержания. Таким образом, можно сказать, что ораторские позы, в которых его изображают, не совсем верны. В жизни Ленин никогда так не жестикулировал, как в бронзе или в мраморе.
Простая, ясная, исчерпывающая манера говорить, свойственная Ленину, была инстинктивно усвоена и Сталиным. От этой манеры он никогда не отступал.
Он никогда не старался превратить трибуну в пьедестал, не стремился стать «громовой глоткой» на манер Муссолини или Гитлера, или вести адвокатскую игру по типу Керенского, так хорошо умевшего действовать на хрусталики, барабанные перепонки и слезные железы слушателей; ему чуждо гипнотизирующее завывание Ганди. Он всегда был и остается еще более сдержанным в словах, чем Ленин.
Серафима Гопнер, сыгравшая в революции видную роль, рассказывает, какое впечатление произвела на нее в апреле 1917 года речь Сталина о деятельности Петроградского совета. То была «коротенькая речь, где было все», Сталин полностью охватил в ней ситуацию, – охватил так, что нельзя было ни выкинуть, ни изменить хотя бы одно слово. Орахелашвили тоже подчеркивает, что «в речах Сталина нет ни капли воды».
Но, говоря сдержанно, глуховатым голосом, без мимических эффектов, с единственной целью доказать свою мысль, Сталин, подобно Ленину, привязывает к себе, убеждает и потрясает содержанием своих речей, которые и в напечатанном виде сохраняют все свое величие, всю свою архитектурную логику. Исполненная широчайших перспектив, излучающая потоки света речь об итогах Пятилетнего плана, произнесенная Сталиным в начале 1933 года, – настоящий литературный шедевр.
… На Стокгольмском съезде меньшевики оказались в большинстве. Среди делегатов было слишком много таких, которые являлись не слушателями, а заранее подготовившимися противниками. Большевики потерпели поражение. И что же?
«… Я впервые видел тогда Ленина в роли побежденного. Он ни на йоту не походил на тех вождей, которые хныкают и унывают после поражения. Наоборот, поражение превратило Ленина в сгусток энергии, вдохновляющий своих сторонников к новым боям, к будущей победе … В речах некоторых делегатов сквозили усталость, уныние. Помнится, как Ленин в ответ на такие речи едко процедил сквозь зубы: «Не хныкайте, товарищи, мы наверняка победим, ибо мы правы». Ненависть к хныкающим интеллигентам, вера в свои силы, вера в победу – вот о чем говорил тогда с нами Ленин. Чувствовалось, что поражение большевиков является временным, что большевики должны победить в ближайшем будущем.
На следующий год Сталин ненадолго едет в Берлин поговорить с Лениным.
В 1907 году – новый съезд партии. Лондонский. На этот раз большевики восторжествовали. И что же?
«Я впервые видел тогда Ленина в роли победителя. Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми. Чаще всего в таких случаях начинают торжествовать победу; почивать на лаврах. Но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы становился он особенно бдительным и настороженным. Помнится, как Ленин настойчиво внушал тогда делегатам: „первое дело – не увлекаться победой и не кичиться; второе дело – закрепить за собой победу; третье – добить противника, ибо он только побит, но далеко еще не добит“. Он едко высмеивал тех делегатов, которые легкомысленно уверяли, что «отныне с меньшевиками покончено».
Не достигнув цели – хвалиться нечем, достигнув – незачем. «Не хныкать по случаю поражения …». «Не кичиться победой …». Эти великие слова, возвещенные Левиным и мощно подхваченные Сталиным (он пользовался ими в очень серьезных обстоятельствах), относятся и ко всему широчайшему развитию современного социализма, и к последнему и решительному бою за совершенно новую цивилизацию, – но разве не вызывают они перед нами суровый и ясный облик величайших моралистов древности, заоблачные (увы, эфемерные) вершины греко‑римского стоицизма? Не слышится ли в этих словах отзвук тех изречений, которые срывались с суровых и требовательных уст Эпиктета или Марка Аврелия?
К концу 1907 года, вернувшись с Лондонского съезда, Сталин обосновался в Баку. Он редактирует «Бакинский рабочий» (в 1907 году, в Тифлисе, он редактировал газету «Дро» – «Время»). За два месяца он перетягивает большинство бакинской организации РСДРП в ряды большевиков.
В том же году он совместно с Лениным провел напряженнейшую кампанию против «отзовистов» – крайних леваков, требовавших, чтобы партия отозвала из Думы революционных депутатов. Ошибка! – утверждали Ленин и Сталин; как ни гнила от рождения молодая Дума, здоровые элементы должны оставаться в ней до последней возможности. Она дает им новые средства связи со страной, новый рупор для пропаганды. (Отсюда видно, что большевистская непримиримость отлично умела никогда не переходить за пределы практического смысла и, конечно, допускала применение легальных средств). Сталин еще раз едет за границу повидаться с Лениным. Затем он снова арестован охранкой – и снова бежит. Далее, он – опять вместе с Лениным – ведет кампанию против «богостроительства»: против его родоначальника Богданова, против его блестящих защитников, Луначарского и Горького. Они хотели превратить социализм в религию, чтобы сделать его более популярным. Но социализм базируется на очевидности, так просто и ясно доходящей до всех трудящихся через простой здравый смысл и насущный личный интерес! Подводить под него искусственную мистическую базу – дело несерьезное и непрочное!
В последующие годы – та же деятельность. Великое дело упорных очистителей партии с трудом, героически, но прочно завоевывает себе сторонников в ее рядах. В 1910 году Сталина арестовали.
Период 1909–1911 годов был очень тяжел для разбросанных по империи революционеров: то был период застоя, безнадежности, почти паники. Российская социал‑демократическая партия, дезорганизованная непрерывными ударами контрреволюции, теряла веру: Интеллигенты и даже многие рабочие отходили от партии. Не только меньшевики, но и некоторые большевики начинали все больше и больше думать о том, как бы легализоваться. Тяга к ликвидации подполья доходила до стремления к созданию легальной либеральной, почти официальной партии. Это был путь к самоубийству: это значило – «пожертвовать смыслом жизни, лишь бы жить», если позволительно воскрешать торжественный язык платоников. Ленин упорно, яростно боролся с упадочничеством, и Сталин все время сражался бок о бок с ним. Во время этой эпидемии им пришлось бороться против всех. Но, в конце концов, Ленин восторжествовал, «ибо был прав».
В 1911 году Сталин, по своему обыкновению бежав из ссылки, появляется в Петербурге. Его снова поймали и сослали в Вологду; но он опять сократил срок ссылки – убежал, чтобы ринуться в бой. Он возвращается в Петербург и развертывает там напряженную деятельность, неустанно выступая в подпольных и полуподпольных кругах против меньшевиков (прежде всего – Троцкого) и анархо‑синдикалистов.
В начале 1912 года состоялась Пражская конференция, – Сталин на ней не присутствовал. Эта конференция отмечает собою крупную дату в истории общественного движения: здесь был окончательно оформлен раскол между большевиками и меньшевиками. Размежевание провел Ленин, который тогда же, независимо от социал‑демократии, организовал монолитную большевистскую партию. Сталин, несмотря на его отсутствие, был избран членом Центрального Комитета новой партии.
Сталин был всюду. Сталин объезжает партийные организации в разных районах России, редактирует «Звезду», является одним из основателей «Правды». Снова его арестовывают и ссылают, снова он возвращается к работе, перехитрив всех стражников и жандармов. Осенью он едет за границу для свидания с Лениным. Его видят и слышат на Краковском совещании большевиков (конец 1912 года).
Именно в это время русская дипломатия, вместе с дипломатией французской, занимается внешнеполитической стряпней, обмениваясь со своей союзницей теми официальными нотами, которые, будучи впоследствии опубликованы и попав на свет истории, доказали, что львиная доля ответственности за мировую войну падает именно на франко‑русский союз: Константинополь и проливы, Эльзас‑Лотарингия (реванш и железо), Извольский и Пуанкаре. «Этот мерзавец Извольский», – как называл его Жорес, – этот мерзавец Извольский (знавший людей не хуже самого Жореса) заставил французские газеты и французских газетчиков, в частности «Тан» и г. Тардье, внезапно переменить фронт: у него были, по‑видимому, магические средства убеждения.
В это же время начался новый революционный подъем, явно предвещавший могучее движение, которым было опрокинуто ненавистное царское самодержавие. Подлый ленский расстрел 1912 года, – войска стреляли в выборных от бастующих рабочих и в безоружную толпу, причем было убито пятьсот человек, – вызвал в стране огромное возмущение; уже слышались раскаты надвигающейся революционной грозы.
Не покидая своих боевых постов, изо всех сил боролись подлинные революционеры за единство крепкой, действительно революционной партии, поистине несущей человечеству благодеяние глубочайшего политического и социального переворота, а не капитулянтство окончательно выродившегося меньшевизма. Надо было отстаивать правильную линию среди искривлений и зигзагов; тут были и «ликвидаторы», желавшие убедить партию, чтобы она отбросила революционные методы и погрязла в легальности, и те, кто, перегибая палку в другую сторону, впадали в бешенство, как только речь заходила об использовании легальных возможностей, и те, кто, «прикрываясь тогой примиренчества», проповедовали объединение любою ценой и, вопреки здравому смыслу, хотели заставить идти рука об руку взаимно друг друга исключающие направления (такова была позиция Троцкого).
Ленин и Сталин стремились максимально использовать одновременно все возможности революционной работы, – как легальные, так и подпольные. Они отбрасывали обманчивое единство (ловкая западня) и боролись за единство подлинное, за победоносную целостность партии.
Теперь, когда все прошлое лежит перед нами, как на ладони, нам очень легко говорить, что они были правы. Но когда тебя захлестывает и увлекает водоворот сталкивающихся движений эпохи, – чтобы в этот момент видеть настоящее, как прошлое, ясно различать все последствия и предвидеть будущее , – для этого необходим огромный реалистический гений. Здесь прозорливость равносильна творчеству.
Ленин очень высоко ценил все, что писал в те времена Сталин. Вот что пишет он в 1911 году: «Корреспонденция тов. К[обы] заслуживает величайшего внимания всех, кто дорожит нашей партией … лучшее опровержение взглядов и надежд наших „примирителей и соглашателей“ трудно себе представить».
«Троцкий и подобные ему „троцкисты и соглашатели“, – продолжает Ленин, – вреднее всякого ликвидатора, ибо убежденные ликвидаторы прямо излагают свои взгляды, и рабочим легко разобрать их ошибочность, а гг. Троцкие обманывают рабочих, прикрывают зло, делают невозможным разоблачение его и излечение от него. Всякий, кто поддерживает группку Троцкого, поддерживает политику лжи и обмана рабочих, политику прикрывания ликвидаторства».
Сталин уже давно не имел – точнее, никогда не имел личной жизни. Без паспорта, загримированный, он изо дня в день должен был менять пристанище. Но ничто не останавливало его работы по созиданию большевистской партии в подпольных условиях … «Нужно было создать боевой штаб, сколотить руководящий Центральный Комитет, который бы явился организатором – водителем масс начавшегося революционного подъема» (Швейцер).
Другой заботой Сталина была социалистическая национальная политика. Вопрос капитальный, от него в значительной степени зависела победа советской власти. В 1912 году Сталин нашел время написать по этому вопросу ряд статей решающего значения, впоследствии вошедших в его книгу «Марксизм и национально‑колониальный вопрос» – об Этой книге мы еще будем говорить.
«Правду» запрещают. Сталин и Молотов выпускают ее вновь под вызывающим псевдонимом: «За правду». Газету опять закрывают. Она появляется как «Путь правды».
Затем Сталина арестовали снова. В июле 1913 года его увезли в Сибирь, в Туруханский край: он уже успел провести вологодских, нарымских и прочих тюремщиков. У него был особый дар выскальзывать из жандармских лап. На сей раз его запрятали прочно. Его поселили в 20 километрах от Полярного круга, в зимовье Курейка; там были две‑три избушки и примерно столько же бесснежных месяцев в году «Ему пришлось, – рассказывает Шумяцкий, – устраиваться в промерзшей тундре на манер Робинзона». Сталин сам смастерил себе все нужное для рыболовства и охоты, от сетей и силков вплоть до гарпуна и топорика, которым он прорубал лед. Целый день он охотился, ловил рыбу, колол дрова, топил печь, стряпал пищу. Целый день … И все же в его избушке, на грубом деревянном столе, под тупым и подозрительным взглядом стражника, специально приставленного следить, чтобы изгнанник не убежал, нагромождались все новые и новые исписанные страницы, говорившие о важнейших вопросах рабочего движения.
В Сибири Сталин пробыл до 1917 года. На горизонте нависла черная туча мировой войны и вспыхивали зарницы второй русской революции.
Таков первый этап человеческого пути, который мы рассматриваем в этой книге. Если обратиться к настоящим знатокам дела, если попросить, например, такого человека, как Каганович, дать в одной фразе характеристику этого периода жизни Сталина, то Каганович (с каким сдержанным восторгом в голосе!) ответит: «Это – тип старого большевика!» «Самой замечательной и характерной чертой его, – добавит Каганович, – является именно то, что он на протяжении всей своей партийно‑политической деятельности не отходил от Ленина, не колебался ни вправо, ни «влево». То же самое, в тех же выражениях, скажет нам и Бела Кун, тот самый Бела Кун, который руководил большевистской революцией в Венгрии и, доведя ее до победы, был впоследствии вынужден отступить (здесь сыграли роль, прежде всего, предательство венгерской социал‑демократии и вооруженные силы европейского империализма), – тот Бела Кун, который и до, и после смерти Ленина постоянно работал рука об руку со Сталиным. То же самое скажут нам и Пятницкий, и Мануильский, и Кнорин. Орджоникидзе говорит: «В те годы черной реакции, когда создавались и строились наши большевистские организации в России … т. Сталин был верным учеником Ленина … а господа Троцкие вели в это время жестокую борьбу против Ленина и его партии». В это время Троцкий «клевещет на партию, называя Ленина воплощением фракционной реакции и раскольнического своеволия, обвиняя большевиков в том, что они захватывают незаконно средства, и грозно спрашивая, на каком основании большевики назвали газету «Правдой» (Ярославский).
Великие мира сего решили начать мировую бойню. И русский народ пошел на поля сражения за британское владычество над морями, и английский народ пошел в бой за хозяев французской металлургии, и французский народ пошел драться за Константинополь, – и все они пошли в огонь за своих врагов.
Предательство 4 августа 1914 года показало, что большевики были правы: мировая социал‑демократия в огромном своем большинстве проголосовала за защиту отечества, за священный союз пролетариев с капиталистами и империалистами своих стран. То был союз палачей с жертвами во имя спасения палачей. (Либкнехт сказал: волки и овцы). Не теряя чести, нельзя быть одновременно националистом и интернационалистом, и потому эта капитуляция показала все моральное падение Второго интернационала.
Когда разразилась война, Ленин и Зиновьев были в Галиции. Они перебрались в Швейцарию и стали снова издавать орган русских большевиков «Социал‑демократ», они написали целый ряд статей, собранных и опубликованных в сборнике «Против течения». Это большевистское меньшинство, – небольшой корабль в океане разнузданного европейского шовинизма, – непоколебимо боролось с ветром и волнами, твердо указывая массам, где, в какой стороне находятся справедливая логика и подлинная правда. Против захлестнувшего весь мир течения восстала только горсточка честных людей, – для всего человечества это не много. Но, в конце концов, непреклонные защитники истины всегда победят и разобьют все препятствия, «ибо они правы». Настанет время, когда в это дело вмешается история, – и все увидят, что скажет она о тех, кто хотел этого, и о тех, кто этого не хотел.
С первого же своего номера по возобновлении (1 ноября 1914 года) «Социал‑демократ» посадил Реноделя и Зюдекума, Гаазе, Каутского и Плеханова на одну скамью. Он подчеркнул решающее значение большевистской непримиримости. Сектантство? Фанатическое преувеличение? Нет, как раз наоборот: гениальный смысл. Факт: Плеханов, Каутский, Жюль Гэд предали дело пролетариата и скатились в лагерь буржуазии. (Национализм – это тот самый проспект, по которому шествуют все социальные преступления). Факт: великая непримиримость глашатаев‑бойцов, не щадивших собственной жизни, спасла русскую революцию. Это доказывается решительно всем. Не будь этих бойцов, русская революция, в конце концов, погибла бы так же, как германская и австрийская. Факт и то, что воспрепятствовать войне возможно одним, и только одним, способом: отправить к черту все капиталистическое общество. Кто ставит цель, тот применяет и средства, – нет на свете более высокой морали.
Ленин, безупречный моралист в самом высоком смысле этого слова, восстает против моралистов гибельной идеи отечества, когда эта идея попросту обожествляет географию. (Другое дело, – когда отечество, становясь всенародным, воплощает в себе великое движение вперед). «II Интернационал умер, побежденный оппортунизмом, – говорит Ленин. – Долой оппортунизм и да здравствует очищенный не только от «перебежчиков» … но и от оппортунизма III Интернационал».
Это было написано 1 ноября 1914 года. А четыре с половиной года спустя из мысли Ленина родился во всеоружии Третий Интернационал.
С 1914 года, когда большевики в Петрограде боролись против царской реакции, против меньшевиков и прочих врагов, когда члены думской фракции большевиков были сосланы в Сибирь, Ленин ведет бой в Европе. В 1915 году на конференции в Циммервальде он предлагает проект манифеста об империалистическом характере войны и о банкротстве социалистов 1914 года. В 1916 году, в Кинтале, он подчеркивает эту позицию, противопоставляя ее путаной болтовне собравшихся.
В эти памятные времена многие сомнительные социалисты вновь обрели буржуазную невинность. Другие героически сохраняли спокойствие во время бури и по‑прежнему действовали в согласии со своими принципами. Моральная прямота и положительное знание – это почти одно и то же. То и другое обозначается словом: «правда». Правда – это то мерило, которое определяет облик каждого.
Источник |
